ВЛАДИМИР КОЗАРОВЕЦКИЙ
КАК ПРОДОЛЖИТЬ ПРЫЖОК НАД ПРОПАСТЬЮ
150-летняя тайна стихотворения Н.Бараташвили
В 1985 году – то ли уловив слабое веянье будущего потепления, то ли от безнадежности мыканья в других жанрах – я попытался вернуться в критику и написал несколько рецензий для отдела национальных литератур «Литературной Газеты». Почти все они были опубликованы, но попытка флирта с «ЛитГазетой» оказалась бесперспективной из-за малой привлекательности материала, предлагавшегося мне на отзыв, и стала бы совсем пустым номером, если бы однажды в списке книг, намечавшихся для рецензирования, я не увидел изданный в Грузии сборник ««Мерани» в русских переводах».
В то время проблемы художественного перевода поэзии меня более чем интересовали: я переводил сонеты Шекспира, даже пытался перевести большое стихотворение Рембо «Пьяный корабль» (французского я не знал, и по моей просьбе мне сделали подстрочник), но после разговора с Е.Витковским, слава Богу, от этой, как я теперь понимаю, безумной затеи отказался; кроме того, параллельно с работой над переводами сонетов я постепенно расширял свою статью «Сонеты» Шекспира: проблема перевода или проблема переводчика?» (впоследствии она была опубликована в альманахе «Поэзия», №50, 1988). Но к этому стихотворению Бараташвили у меня был особый, давний интерес: оно осталось единственным мною непонятым стихотворением поэта, читанного в переводах Пастернака в молодости; кроме того, я знал, что его переводили маститые советские переводчики и что в 1968 году был конкурс Союза писателей на лучший перевод «Мерани».
В сборнике были опубликованы 28 переводов, и мне подумалось, что здесь есть благодатная возможность для сравнений – а сравнивать всегда интересно. Я предложил редактору отдела Л.Лавровой отрецензировать сборник, и, хотя книга была издана в 1984 году и уже несколько «устарела», на мое предложение писать рецензию на свой страх и риск (понравится – берут, не понравится – я не в обиде), она согласилась: «Попробуйте».
Я с предвкушаемым удовольствием раскрыл книгу и, пропустив предисловие и подстрочник, стал читать первый перевод. У меня и раньше были вопросы к этому стихотворению, но я тогда отодвинул их за несрочностью ответов, а тут я сразу же был вынужден снова спросить себя: «Что это такое – Мерани?» Этот образ требовал отчетливого понимания – иначе как мне было разобраться в стихотворении и оценить переводы? И я с удивлением обнаружил, что я опять – не понимаю. Я не понимал образ и не понял стихотворения.
Я стал читать второй перевод – не понимаю. Третий – не понимаю. Я себя дураком не считал и заволновался. Тут я сообразил, что есть подстрочник и уж в нем-то я разберусь. Я вернулся к подстрочнику и заволновался еще больше – я не понимал. Я прочел предисловие Г.Гачечиладзе – оно говорило о чем угодно, только не о том, что такое Мерани; более того, похоже, вся грузинская филология так и не дала ответа на этот вопрос.
Мне все это не понравилось. Чтобы я не мог понять стихотворения, написанного поэтом пушкинской поры?! – Я не мог с этим смириться. Я отложил книжку и стал думать, подбираясь к этой метафоре с разных сторон и то и дело возвращаясь к подстрочнику. Мне понадобилось две недели (смейся, читатель, самое смешное еще впереди!), чтобы разобраться, что к чему, а когда я понял, что имел в виду Бараташвили, мне стало стыдно. Ответ был так прост и подсказок к нему было так много, что можно было бы и не ломать голову так долго. (Разумеется, процесс обдумывания не был непрерывным, я занимался своими делами, – но две недели это стихотворение не отпускало меня.)
Я открыл первый перевод и обнаружил, что переводчик не понял стихотворения. Второй и третий переводчики – тоже не поняли. Я опять заволновался, усомнившись в собственном понимании. И тут я вспомнил (мне бы это вспомнить недели на две раньше!), что стихотворение переводил Пастернак и что его перевод обязательно должен быть в сборнике, – а уж он-то никак не мог не понять Бараташвили. Я открыл его перевод и ахнул: Пастернак не только понял стихотворение, но и ввел формулировку, дал определение, что такое Мерани, – причем в первой же строке перевода.
Я был уверен, что любой современный переводчик, переводя «Мерани», обязательно заглянет в перевод Пастернака, а перевод этот предлагал ключ к стихотворению. Я прочел переводы Евтушенко, Лугового, Смелякова и убедился: либо они не заглядывали в перевод Пастернака, либо не поняли предложенный им ключ, потому что из их переводов было видно, что они переводили, не понимая стихотворение.
Среди опубликованных в сборнике был и перевод поэта, который пропустить пастернаковский перевод просто не мог, – Ахмадулиной. Тот факт, что и она не поняла первой строки пастернаковского перевода, заставил меня снова задуматься; мне, наконец, стала ясна и причина, по которой эта строка оказалась прозрачной для меня и была не понята переводчиками: к тому моменту, когда я обратился к переводу Пастернака, я уже знал ответ; не поломай я до этого голову, я, скорее всего, тоже не понял бы пастернаковскую формулировку (как я не понял ее когда-то и как ее не понял никто из остальных переводчиков), поскольку Пастернак поставил в первой строке слово из своего словаря и в значении, в каком оно уже не употребляется в русском разговорном языке.
Пастернак, родившийся в 1890 году, был воспитан на дореволюционной литературе, и его словарь не всегда отслеживал те изменения, которые шли в русском языке. Наша инерция восприятия таких слов чрезвычайно сильна, и без подготовки ее преодолеть не всегда удается. На этом-то и споткнулись поэты-переводчики, пытавшиеся найти помощь у Пастернака, – а он им руку помощи протягивал.
Попутно следовало бы ответить и на вопрос, почему Пастернак дал этот «ключ» и ввел эту формулировку в первую же строку перевода – притом, что размер его перевода (пятистопный ямб) вдвое короче размера оригинала, а слов этих в оригинале нет. Мне кажется, ответ надо искать в деликатности Пастернака. Переводя Бараташвили по подстрочникам (а дело было в Грузии) и сразу же увидев центральный образ стихотворения, Пастернак сразу увидел и недостатки подстрочника. Между тем и характер этих недостатков, и общение с теми, кто эти подстрочники делал, показали ему, что в Грузии не понимают стихотворения Бараташвили. Сказать об этом, в силу врожденной деликатности, Пастернак не мог; вот он и ввел в первую же строку перевода это определение.
Теперь, когда я был вооружен пониманием центрального образа стихотворения, разбор переводов не должен был встретить непреодолимые трудности. Тем не менее я решил перестраховаться и, для пущей убежденности в своей правоте, перевел стихотворение в соответствии с концепцией, заданной моим пониманием метафоры. Я не собирался соревноваться с Пастернаком, мне это было не по плечу; зато я мог перевести стихотворение размером, близким к размеру оригинала; хотя для меня это никогда не имело принципиального значения, в случае с «Мерани» такой подход был бы оправдан, поскольку размер у стихотворения своеобразный. Перевод получился, и с чистой совестью я принялся за анализ русских переводов «Мерани».
Я не стал афишировать тот факт, что две недели ломал голову над метафорой, прозрачно выраженной в первой же строке пастернаковского перевода, «прислонился» к Пастернаку и разобрал переводы с этой, такой удобной для разбора, точки зрения.
Лаврова прочитала разросшуюся до 10 страниц рецензию и сказала:
– Очень интересно – но у нас не пройдет!
Статья легла в стол, и я уже почти поставил на ней крест, как вдруг в один из моих визитов в «ЛитГазету» Лаврова, увидев меня, сказала:
– А вы знаете, здесь сейчас Эдик Егулашвили – он спецкор «Литературной Газеты» в Тбилиси и член редколлегии «Литературной Грузии»! Хотите показать ему статью?
Я хотел, и Лаврова познакомила нас. Егулашвили, человек вполне доброжелательный, отнесся к статье с интересом, и на другой день я ее принес; он сел в кресло в коридоре и тут же стал читать. По моим расчетам он должен был осилить ее за полчаса – он читал ее час. Я понял, что он вдумывается в каждое слово моих аргументов.
Прочитав статью, он подошел ко мне:
– Знаете, это очень интересно, и это надо публиковать. Но имейте в виду: вас будут бить, и бить сильно!
Я не возражал против битья – что ж это за критик, который не бит! – лишь бы дело до битья дошло, а в этом-то, по моему разумению, и состояла главная трудность.
– Вы думаете, это можно напечатать? – удивленно спросил я.
Егулашвили чуть ли не оскорбился.
– Я член редколлегии «Литературной Грузии» и альманаха «Кавкасиони»! – сказал он. – Не вижу никаких проблем!
Честно говоря, я ему не поверил. Я был убежден, что в Грузии эту статью не напечатают; правда, я не видел, где бы я мог ее напечатать и в Москве, – стало быть, надо было максимально использовать этот шанс.
Егулашвили посоветовал увеличить объем до печатного листа и прислать в «ЛитГрузию» на его имя. Так я и сделал, сопроводив ее кратким письмом:
23.08.85
Эдуард Вениаминович, прошу прощения за задержку! Расширяя статью, я обнаружил, что в ней есть места сомнительные, или, во всяком случае, спорные, и мне пришлось немало поломать голову, прежде чем я разрешил (для себя, разумеется) все возникшие вопросы. Все это отражено в правке.
Таким образом, договоренность с Вами о присылке статьи и возможность расширить ее до 1 листа (сейчас в ней чуть меньше), дала мне возможность и подтолкнула додумать ее, за что я Вам признателен независимо от того, будет она опубликована в Грузии или нет. Я представляю себе трудности, которые она может встретить, – слишком уж неожиданна и нетрадиционна точка зрения на стихотворение Бараташвили (я и сам не ожидал выводов, к которым пришел в результате размышлений над подстрочником в процессе перевода стихотворения); в связи с этим мне хочется, чтобы не только Вы, но и читатели не увидели в этой статье претензии и стремления к дешевой сенсации, – потому я так ответственно и подошел к правке.
Я старался, как мог, учесть специфику грузинского журнала, печатаемого на русском языке, и быть тактичным в деталях, наверняка известных каждому грузинскому школьнику; если у меня тем не менее обнаружатся «проколы», то это произойдет только из-за моей недостаточной опытности. Поэтому я был бы обязан Вам за замечания такого рода. Кроме того, в одном месте у меня пропущена русская транскрипция грузинского слова ... – я надеюсь, Вас не затруднит вписать его. Я был бы признателен и за любые критические замечания по тексту статьи.
Далее прилагался текст статьи «МЕРАНИ» БАРАТАШВИЛИ – КОНЦЕПЦИЯ И ПЕРЕВОДЫ
Прошло месяца два, из Тбилиси ничего не было слышно, и вдруг в «ЛитГазете» я опять встретил Егулашвили.
– Ну, как? – спросил он. – Что у вас со статьей?
– У меня?! – удивился я. – Это мне следовало бы спросить, что у вас со статьей! Ведь я же вам выслал ее два месяца назад!
– Да, я ее получил и сразу же передал зам. главного редактора. А что, они вам ничего не ответили?
– Нет, ничего. И, честно говоря, думаю, что и не ответят – ведь им сказать нечего.
– А вы им напишите. Напишите зам. главного редактора, прямо ему, сошлитесь на то, что через меня передавали статью. Он должен ответить.
Мне было понятно, что Егулашвили лукавит. По приезде в Тбилиси он, видимо, быстро сообразил, что статья встречает непреодолимое сопротивление и что его протежирование ей не может быть понято в грузинских литературоведческих кругах. Он отступился и теперь хотел, чтобы я вел переписку официально, сняв с него ответственность за дальнейшую судьбу статьи.
Я написал письмо в редакцию «ЛитГрузии» и еще через полтора месяца получил ответ; это была отписка:
«Уважаемый Владимир Абович!
Редакция ознакомилась с Вашей статьей ««Мерани» Бараташвили – концепция и переводы». Несмотря на определенные ее достоинства, мы, к сожалению, не можем принять ее к публикации. Портфель редакции перегружен материалами, а малый объем журнала вряд ли позволит в ближайшее время обратиться к предложенной Вами теме.
С уважением,
редактор отдела критики и литературоведения – Л.Татишвили
Примерно такую же отписку я потом получил и из альманаха «Кавкасиони», куда по моему настоянию Егулашвили переправил статью, – но было в этой отписке и кое-что еще. Перед отправкой статьи в Грузию я в одном месте не смог исправить (убрать) штамп, не разрушив ритма, и оставил его, полагая, что если уж дело дойдет до печати, я еще сто раз успею ее почистить и довести до законченности и по форме. Я прочел ответ и невольно заулыбался. Возразить грузинским филологам действительно было нечего, а в моей статье единственным местом, к которому можно было придраться, оказался этот штамп!
25 апреля 1986 г.
г.Тбилиси
Глубокоуважаемый Владимир Абоевич!
Внимательно прочел Вашу статью ««Мерани» Бараташвили – концепции и переводы». Сама тематика Вашей работы для меня очень близка и интересна, так что для Вас я был не совсем беспристрастным читателем. Увы, эта пристрастность не обратилась в Вашу пользу. Дело в том, что «Кавкасиони», как Вам известно, – альманах литературный, но не литературоведческий, а Ваша статья слишком для нас специфична и написана с явным литературоведческим прицелом.
Помимо того, что смею не разделить некоторые Ваши выводы, думаю, что статья, в которой ставится вопрос не только об адекватности, но и об эстетической ценности чужих произведений, сама должна быть лишена по крайней мере явных стилистических погрешностей. Поэтому с уверенностью могу сказать, что манера письма, допускающая такие стилистические банальности, как например «все печальные размышления Бараташвили выплеснул в это стихотворение», не достойна ни этого великого имени, ни благородной цели Вашего исследования. Точно так же эта манера не соответствует требованиям нашего альманаха.
Таким образом, возвращаю Вам рукопись с сожалением, что наше сотрудничество не состоялось.
С искренним уважением Заза Абзианидзе
Член редколлегии «Кавкасиони»
канд филологич. наук; член Союза
писателей СССР
Ну, что ж, это был урок: если уж пишешь статью, «подрывающую основы», ты обязан быть абсолютно чист не только в помыслах и в сути излагаемого, но и в стиле изложения – тебе не простят и малейшего огреха! (В публикуемом варианте я исправил это место: "три дня одолевавшие его тревожное настроение и мрачные мысли, наконец, нашли, форму и отлились в это необычное стихотворение".)
Я отложил статью до будущих времен – она могла подождать еще лет 20, ведь ее ждали 150 лет! Кажется, ее время пришло, и я надеюсь, что вскоре я буду бит – если только и в Грузии, и в России не сделают вид, что ее не существует.
Что же до перевода «Мерани», который я тогда сделал, чтобы доказать самому себе, что я прав, то он, пролежав 20 лет, имеет полное право на обнародование – тем более что я по-прежнему не вижу в нем противоречия ничему из вышесказанного.
«МЕРАНИ» БАРАТАШВИЛИ – КОНЦЕПЦИЯ И ПЕРЕВОДЫ
© В.А.Козаровецкий – текст статьи и перевод стихотворения Н.Бараташвили "Мерани"..
